... Издали, в лесном коридоре, оно показалось веселое и нарядное, сияющее необыкновенно чистой и ровной желтизной. Я подошел поближе: это было заброшенное поле, давно не паханное и не сеянное, и теперь густо заросшее какими-то невысокими растениями-кустиками. От них вдруг дохнуло приятным горьковато-цветочным ароматом. «Да это сурепка, — вспомнил я когда-то читанный ботанический атлас, — что-то вроде сорняка...».
Свежий ветер пробежал над живым ковром, все поле заиграло и запереливалось золотистыми волнами, которые докатывались до затененной солнцем стены леса, образуя удивительный контраст темно-зеленого и ярко-желтого. «Будто драгоценная чаша в малахитовой оправе» — мелькнуло сравнение.
Высоко в знойном июньском небе парил коршун. Жара предвещала грозу. Над западной частью горизонта уже темнела громадная туча, набухая дождем. И только в зените неровные, быстро смещающиеся края облаков ослепительно сверкали расплавленным серебром, источая нестерпимый свет. Ветер усиливался, все соцветия сурепки быстро раскачивались, будто исполняя какой-то экзотический танец.
Звенело, страстно и не переставая, множество невидимых глазу жаворонков. Будто перед грозой пели и цветы, и лес, и это далекое от человеческих селений поле. Но вот теплые серые комочки упали откуда-то с неба и зависли над кустиками золотистой сурепки. Некоторые жаворонки вились над самым полем, перепархивая от цветка к цветку и наполняя окраину неумолчным пилением. Другие, часто трепеща крылышками, поднимались вертикально и зависали метрах в четырех-пяти над землей и также громко славили жизнь.
Предгрозовые облака громоздились по всему небу, кое-где иссиня-розоватые, будто раскаленные изнутри, и я увидел, что над лесом осталось лишь небольшое голубоватое окно, из которого прямым широким водопадом прорывались к земле лучи, заливая теплым мягким светом все летнее благоухающее цветение. А в напряженном, наполненном электричеством воздухе беззвучно бушевала метель из летящего вокруг осинового пуха. Но вот где-то оглушительно ударил гром, и первые крупные капли дождя шумно хлестанули по золоту цветов сурепки. В тот миг, когда пришел ливень, вдруг показалось, что вся живая природа свободно и облегченно вздохнула, что все деревья, растения, птицы и звери обрадовались сверкающему, всполошному, сотканному из толстых водяных струй, дождю.
До нитки промокший, один среди затуманенного и вдруг притихшего, словно бы придавленного стихией поля, я также молча наслаждался упоительным счастьем человека, которому один, от силы два раза в году дано увидеть и ощутить прекрасное смятение в природе. | … Da lontano nel corridoio boschivo è apparso qualcosa di allegro ed elegante, raggiante di incredibile purezza e giallezza uniforme. Mi sono avvicinato di più, era il campo abbandonato, da tempo non arato e non seminato, ed ora coperto completamente dalle basse piante cespugliose. In un attimo esse hanno fiatato un piacevole aroma amaro dei fiori. “Si, è Barbarea, mi sono ricordato di un atlante botanico letto una volta, è una specie di malerba … ” Il vento fresco fuggì sopra al tappeto vivo, tutto il campo brillò e scintillò con le onde dorate, le quali arrivavano sino al muro degli alberi del bosco messo nell’ombra dal sole, creando un contrasto incredibile tra verde scuro e giallo intenso. “Come una coppa preziosa incastonata nella malachite” –mi è venuto un paragone. Nell’altitudine del cielo torrido di giugno planava un falco. Il caldo presagiva il temporale. Una nube gigantesca già tuonava all’occidente dell’orizzonte, gonfiandosi di pioggia. E solo le nuvole nello zenit con i loro lembi ineguali e in rapido movimento brillavano di argento fuso, emanando una luce insopportabile. Il vento diventava sempre più forte, tutta l’infiorescenza della barbarea ondeggiava, come se esibisse un ballo esotico. Tante invisibili allodole tintinnavano in modo strano e costante. Come se, prima del temporale, cantassero i fiori, il bosco, e questo campo, cosi lontano dalle abitazioni umane. E allora le zollette calde e grigie sono cadute non si sa da quale parte del cielo e si sono sospese nell’aria sopra i cespuglietti della Barbarea dorata. Alcune allodole mulinavano sopra lo stesso campo, spostandosi da un fiore ad altro, riempiendo il limbo di un grattare (rumore) continuo. Altre, sbattendo spesso le ali, salivano verticalmente e si sospendevano nell’aria a quattro cinque metri di altezza sopra la terra e altrettanto forte decantavano la vita. Le nuvole temporalesche si ammucchiavano su tutto il cielo, da qualche parte blu rosa, come se fossero riscaldate dall’interno, e ho visto che sopra il bosco era rimasta solamente la piccola apertura azzurrastra, dalla quale a cascata dritta e larga scendevano i raggi verso la terra, coprendo tutta la profumata fioritura estiva con la luce calda e tenera. E nell’aria tesa e carica di elettricità atmosferica infuriava silenziosamente la tempesta del piumino di tremolo. Ma allora è scoppiato il tuono e le prime grosse gocce della pioggia hanno sbattuto con rumore sull’aro dei fiori della barbarea. In quel’attimo, quando è scoppiato acquazzone, di colpo era sembrato che tutta la natura avesse fatto un respiro con sollievo, che tutti gli alberi, piante, uccelli e animali si fossero rallegrati con la pioggia cosi scintillante, allarmante, tessuta delle grosse fili d’acqua. Bagnato come un pulcino, solo in mezzo al nebbioso e all’improvviso calmato e come il campo si fosse schiacciato con le forze della natura , io pure in silenzio mi godevo una deliziosa felicità dell’uomo, il quale da solo tutt’al più due volte all’anno può vedere e sentire un meraviglioso turbamento della natura. |